Борис ИЛЮХИН

(г. Москва, Россия)

Номинация «ИЛЛЮСТРАЦИЯ КНИГ»

1.  На Родине

В искроглазом июне всегда мне не спится –

Его светлые ночи мечтанием дышат –

И тогда я из каменной топи столицы

Вырываюсь, призывы невнятные слыша.

По каким-то почти позабытым приметам

Нахожу я старинные тракты в кипрее,

И теку с облаками по пажитям лета

Я, дразня жаворонков беспечным хореем.

Ой-ли, древняя воля, ой, русская доля,

Ты вросла, ты впиталась в дремотные дали;

Тихоструйными реками каждое поле

Окаймив, как серебряным нимбом печали.

Я иду, протекаю сквозь юные рощи,

Камни старых дорог узнавая ногами,

День за днём становясь невесомей и проще

И прозрачную суть бытия постигая.

Неприметная жизнь городков обветшалых

Приютит меня ласково и простодушно,

И забуду о всех я светло и устало,

Сидя в старом саду на скамейке под грушей.

А однажды к заутренней колокол звякнет,

И хозяйка, котомку мою собирая,

Вышьет ниткой суровой по краешку знаки,

Чтоб хранили в дороге до самого рая.

Запахнётся околицей город безвестный,

Бесконечные вёрсты потянутся снова,

И останусь я разве что грустною песней,

Из которой никто не забудет ни слова.

Меня близким вернёт уходящее лето,

Но в краю, где жилось мне блаженно и сиро,

Может быть, стану я чуть заметной приметой

Безмятежного, нежного русского мира.

Симфоническая фантазия Андрея Эшпая

«Переход Суворова через Альпы»

С Тверской по Газетному, нет лучше в Брюсов,
Под арку, сминая гранитный бордюр,
Куда прошмыгнули озябшие музы,
Как я, предвкушая триумф увертюр.

В дубовом подъезде, раскланявшись с кем-то,
Взлетаешь на небо, а в литерный ряд
Улыбка Седовой натянута лентой,
Но машет программкой великий собрат.

И вот колокольчик рассыпался Лями,
Воспел Татарицкий и вышел, как лорд;
Незримо созрев, как огонь под углями,
Возрос из пюпитров звенящий аккорд. 

И Альпы пронзили торжественный воздух,
И люто ударили в стяги снега;
Сомкнул свои рати солдатский апостол,
Как хлеб, преломляя седой Сен-Готард.

Разъяли тромбоны ущельями скалы,
Разлили валторны долин благодать,
И ветер фанфарный, знамёна листая,
Помчался на тризну товарищей звать.

Последней поверки печальные ноты
И гордые в славе аккордом сплелись
И в медь возвратились, но высшее что-то
Впиталось живительно в чуткую жизнь.

Великий собрат улыбнулся устало,
Смиренно ступив в рукоплещущий зал,
А муза акустики рядом витала,
Вплетая овацию в бурный финал.

Из низкого мира Тверская манила,
Себя, предлагая на всех языках…
Но вдруг с Воскресения полночь пробило
Невнятно-молитвенным «Славься в веках».

Авантюристы   

Из прошлого, из гавани, где нас,
Давно ушедших в плаванье, забыли,
Доносятся о чудных странах были
И о попутном ветре в добрый час.

Мы ставили на карту жизнь не раз,
И золото и лавр себе добыли,
А женщины, которых мы любили
О нас, ушедших, помнят и сейчас.

В портовом кабаке наш эпилог,
Могилы заросли чертополохом,
Историки забыли имена.

Но начаты следами наших ног
Дороги по пространствам и эпохам,
И судьбы наши – ваши письмена.

Открыто недоступное лишь нам,
Запретное тем более желанней,
Трубит хула, что нет нас окаянней,
И злобствует тиран вслед: «Аз, воздам!»

Но подчинится только нам «сезам»
Сокровищниц и ласковых свиданий,
И не заметим, как легендой станем
Мы вопреки беспамятным годам.

В портовом кабаке наш эпилог,
Могилы заросли чертополохом,
Историки забыли имена.

Но начаты следами наших ног
Дороги по пространствам и эпохам,
И судьбы наши – ваши письмена.

По эту сторону

Памяти Дмитрия Монахова

Прощайте все, я покидаю будни,
И тех, к кому душою прикипел,
И тех, кто сердцем вовсе охладел,
Но в жизни рядом ещё долго будет.

Нас всех, уже испытанных судьбой,
Объединяла горькая бравада;
Твердили клятвы мы наперебой
Не думая, что следовать им надо.

Уже на вкус и цвет мы знали жизнь,
А всё, что пожелать могли – Держись!,
Бредя в потоке бытия без брода.

А время подводило свой итог
И, как ни горько, но в конце дорог
Нас меньше становилось год от года.

А жизнь кипит – не меркнет истин свет.
Одно досадно – убыль очевидна:
Друг, что поправить мог бы мне сонет,
Меня оставил навсегда. Обидно!

Теперь лишь память высветит его
Красивое лицо и голос чудный,
Живущие во мне, и оттого
Я всё ещё хочу бежать от будней.

И где-то в эмпиреях побродить,
Вновь обретя связующую нить
Со всеми, с кем не чаял расставаться.

Сквозь эфемерность вновь их осознать,
Чтоб, наконец, подставив своё Ять,
Сонет поправит Дима в наших святцах.

Поэт и Люди

Льву Болдову

Как расступились, отступились
Все близкие – иди себе,
Откуда взялся, сделай милость,
Ну, что тебе в земной судьбе?

К тебе ночами ангел ходит,
И вы с ним ночи напролёт
О нас, о маленьком народе,
Неслышно шепчетесь. И вот,

Приходишь утром ты с тетрадкой
С глазами суше, чем зола,
И внятно, горестно и сладко
Поёшь, что жизнь-то не мила.

Что мы здесь мечемся в юдоли
Меж низменных своих забот,
А наши радости и боли
Суд высший никакой не ждёт.

Ты нас зовёшь всё сердцем мерить,
Страдать и счастьем и виной,
А мы тебе не можем верить,
Когда ты сам насквозь земной.

Тебя мы любим – ты беспечен,
Обманем – страждешь, как и все.
Вот ты – поэт, а изувечен,
Хотя и пёрышки в росе.

Иди себе. Нам невозможно
Душой наведываться ввысь,
А нынче научи нас всё же
Оправдывать словами жизнь.

Прогулка перед концом времён

Москва-река нас зазвала
В поля среди холмов отлогих –
Мы позабыли все дороги
И неотложные дела.

На благовест из Слободы
Мы вышли из узорной тени,
И звякнул колос о колени
Во влажных кущах лебеды.

Навстречу нам из-за оград
Дразняще  свешивались сливы,
И кротко цапал сквозь крапивы
Крыжовник – русский виноград.

Когда, в какие времена
Всё это было? – так знакома
Дубов кладбищенских истома
И бедной церковки стена.

И молящийся в облака
Звонарь на шаткой колокольне,
И на полях, где бродят кони,
Оконцем слюдяным река.

И искры солнца в волосах
У девушки в венце из света,
И нота будто недопета
У благовеста в три часа.

Для нас, бредущих невзначай,
Известны были эти тропы,
Так, словно вёл нас тайный опыт
В благословенный прежде край.

Мы шли по грани меж времён,
И день не кончится, казалось,
Хотя с востока тьма вонзалась
В звенящий синью небосклон.

А следом, волоча грома,
За нами алый сполох гнался,
Но свет стоял и не кончался
И не объяла его тьма.

Иван Бунин

(горькие выводы)

Совсем недавно, лет каких-то сто назад
Жил-был поэт. Писал легко и ясно
О том, как сладостен порой бывает яд,
Как жизнь горька, а смерть – таки-прекрасна.

В аллее парка в кружевной тени
Читал узоры он своих созвучий,
Распознавал текучие огни
В едва-едва сгущающейся туче.

Он мог легко парить среди стрекоз,
Вплести ручья велеречивость в строчку
И время исчислять по свету звёзд,
Утопших в озерце июльской ночью.

А более всего любил вникать
Во тьму зрачков уже поживших женщин.
Он их как бог любить мог и, как знать,
Мог быть любим богинею, не меньше.

Он затворился в строфах, и никто
Не узнавал его в обычной жизни.
Знакомые всем шляпа и пальто
Кружили по неприбранной отчизне.

Из общих истин он истёк вином
Ковшей весёлых на горчайших тризнах,
И радостно был каждый новый том
Поклонниками, как посмертный, признан.

А век летел, как в пропасть альпинист,
И осознал он с мудростью усталой,
Порвав черновика последний лист,
Что вместе с прошлым и его не стало.