Юрий АЛЕКСАНДРОВ

(г. Домодедово МО, Россия)

Номинация «МАЛАЯ ПРОЗА»

«О жизни и любви»

Маленький рассказик про ужасные муки творчества.

И сладость сотворенья.  «От “шедевра” – к шедевру»

Ой ли? Ох ли? –

Сколь нам открытий чудных-то да приготовлено…

Свершится ль?!

Почти Пушкин А. С.

        Бывает так, что сходу накропаешь чего-нибудь – сам от себя обалдеваешь:

        – Старик!

        – Ну, что?

        – ЭТО – ге-ни-аль-но!

        – Ну так!

        За другими же заботами прибережёшь сей «шедевр» в нижнем ящике письменного стола, да и позабудешь невзначай и без сожалений.

        А через пару дней или пару недель, а случается, что и через несколько лет, ненароком вспомнив про то «сокровище», достанешь его, прочитаешь:

        – Ага-а! – вроде бы какая-то мыслишка дельная да знатная, что-то свеженькое да бесподобненькое, – подтверждённое вывалившимся когда-то «ге-ни-аль-но!», – всё ж таки да просвечивается.

        Хотя, отстранившись от авторских боёв с редакторами за стиль, грамматику, «устарелости» и «неологизмы»; от адвокатских прений за первородство, – взглянешь беспристрастно, так сказать, со стороны, то, вообще-то, честно говоря, – чушь несусветная и невыносимая.

        Но поразмышляешь, покрутишь, переставишь, перепишешь, помучаешься в поиске более точных слов, более ёмких определений и… И приходишь к единственной дилемме: либо взять всё это «сокровище» да и сжечь, либо вновь спрятать, только теперь уж куда-нибудь подальше – в какую-нибудь архивную коробку, чтоб, задвинув её в дальний угол чуланной антресоли, на самые её запятки, проститься – теперь уж на век.

        Или всё же…

                                             * В руки взяв себя,

                                               как в свинцовом

                                               адском Бискае зимой,

                                               Как держащийся за штурвал

                                               Или сросшийся с ним рулевой

                                               От напряженья Начала,

                                               (так каждый раз),

                                               судьбоносного мне пути,

                                               От беспрестранной мозговой маеты

                                               и височной кровяной долботни –

                                               Мгновенья часов не сводя –

                                               Просижу, прохожу, прокурю,

                                               Про- не знаю чего ещё; –

                                               Расставляя-перенося,

                                               Перечёркивая-обводя,

                                               Вызубившись на нелепейший срез,

                                               на свои глухие мозги,

                                               на неуклюжесть и каменность чувств,

                                               на хитрости-каверзы заумных Небес,

                                               Вдрызг себя измотав,

                                               Не жандобясь и не молясь –

                                               В поисках сути и решительных фраз.

                                               Забыв про заваренный

                                               и не выпитый чай много раз…

        Но это состояние конечно: чуть раньше или много позднее, но неизбежно, приходит момент, когда через кривости и тупики чернильных дорог и обрывов, через валежники бумажных потуг, исцарапанных бездушной пустотой, через завалы ложных впечатлений, исчёрканных и перечёркнутых собственной же цензурой, наконец-то взвихрившиеся запечатления того, что когда-то видел, что уже испытал, что приносило радость и боль, тоску и надежду, – на поверхности остаётся лишь то, что уже вполне способно, пусть эхом, приоткрыть другим испытанную мною импрессию. Вот тогда, пережитые давным-давно максималистские чувства и мысли, беззаветные желания и свершения, бездумные жесты и гримасы, милые сердцу голоса и портреты – начинают проявляться, как фотография на бумаге при печати: слова перестают заикаться, обретённые смыслы – перечить друг другу, а открывшийся светлый путь – уже без промоин, колдобин и рытвин – освобождается от хлама и негодной наволочи.

        В тот момент, нега удовлетворения, облегчения и даже очищения, обволакивает и снимает цепенящее мышечное напряжение, а душе дарует благость, – словно скромный глоток бесценной воды в убивающий зной кромешной пустыни, умолив ротовую и гортанную наждачную сухость, позволяет и всему телу распрямиться, возвращая в него жизнь. И, с еле уловимой даже самим собой, с незримой и неведомой другим, улыбкой на своём лице, с какой-то приятной опустошённостью от того, что тяжесть груза от чего-то недоделанного, недосказанного, недопонятого, недопрочувстванного – сошла-таки с плеч и разневолила сердце, – становишься прямо-таки младенцем.

                                             * И лишь обогнав нескончаемость миль маяты,

                                               Оставив трескучее за кормой,

                                               Лукавство и кривь подперев,

                                               Создав не одну нейронную сеть,

                                               С Благословеньем Небес, –

                                               Кровь отштормит,

                                               перестанет рвать мне виски.

                                               Раскрепощусь.

                                               И подсознание моё войдёт:

                                               В бесконечность

                                               нерасшифрованных ранее смыслов

                                               моих неосознанных впечатлений;

                                               В бездну чистых страниц-листов

                                               незаписанных откровений;

                                               В пробуждение

                                               растворившихся ранее снов.

        Хотя наступившее «младенчество» быстротечно: как у пляжных красот – недолгая, растерянная безмятежность после первого же вероломного порыва ветра, – в дрожь разбивающего лагунную гладь, – нежданного, но неминуемого, вот-вот взорвущегося тропического шторма, прекращающего обручальную идиллию неба и моря; как минутное столбенящее замешательство в ужасе – у беспечного созерцателя, вдруг оказавшегося на междупутье на скоростном пролёте меду двух встречных поездов.

        Как и отступающая с пляжа волна, – отдавшая все свои силы, в попытке захватить берег, – освобождает место уже идущим на него очередным накатам своих сестёр, – так и жадная, непреодолимая потребность творчества, позволив закончить одно начинание, а зачастую – в параллель с ним, вновь накрывает меня перманентным трепетом и сладостными муками проторивания неизведанного пути – новорождённого путешествия в мир безрассудных, но чистых и искренних чувств.

        Как новая жизнь! – Всё начинается сначала!

* – отрывки из моего стихотворения «К Вячеславу Куприянову. Откровение».